Неточные совпадения
Анна взглянула
в окно и увидала у крыльца курьера Алексея Александровича, который
звонил у входной
двери.
Швейцар отворил
дверь еще прежде, чем Алексей Александрович
позвонил. Швейцар Петров, иначе Капитоныч, имел странный вид
в старом сюртуке, без галстука и
в туфлях.
Девушка, уже давно прислушивавшаяся у ее
двери, вошла сама к ней
в комнату. Анна вопросительно взглянула ей
в глаза и испуганно покраснела. Девушка извинилась, что вошла, сказав, что ей показалось, что
позвонили. Она принесла платье и записку. Записка была от Бетси. Бетси напоминала ей, что нынче утром к ней съедутся Лиза Меркалова и баронесса Штольц с своими поклонниками, Калужским и стариком Стремовым, на партию крокета. «Приезжайте хоть посмотреть, как изучение нравов. Я вас жду», кончала она.
В столовой он
позвонил и велел вошедшему слуге послать опять за доктором. Ему досадно было на жену за то, что она не заботилась об этом прелестном ребенке, и
в этом расположении досады на нее не хотелось итти к ней, не хотелось тоже и видеть княгиню Бетси; но жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению, не зашел к ней, и потому он, сделав усилие над собой, пошел
в спальню. Подходя по мягкому ковру к
дверям, он невольно услыхал разговор, которого не хотел слышать.
—
Звонят. Выходит девушка, они дают письмо и уверяют девушку, что оба так влюблены, что сейчас умрут тут у
двери. Девушка
в недоумении ведет переговоры. Вдруг является господин с бакенбардами колбасиками, красный, как рак, объявляет, что
в доме никого не живет, кроме его жены, и выгоняет обоих.
Мало было ему, что муку вынес, когда за
дверью сидел, а
в дверь ломились и колокольчик
звонил, — нет, он потом уж на пустую квартиру,
в полубреде, припомнить этот колокольчик идет, холоду спинного опять испытать потребовалось….
Она прошла
в третий этаж, повернула
в галерею и
позвонила в девятый нумер, на
дверях которого было написано мелом: „Капернаумов портной“.
Он стоял, смотрел и не верил глазам своим:
дверь, наружная
дверь, из прихожей на лестницу, та самая,
в которую он давеча
звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все время, во все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же.
— Просто — до ужаса… А говорят про него, что это — один из крупных большевиков… Вроде полковника у них. Муж сейчас приедет, — его ждут, я
звонила ему, — сказала она ровным, бесцветным голосом, посмотрев на
дверь в приемную мужа и, видимо, размышляя: закрыть
дверь или не надо? Небольшого роста, но очень стройная, она казалась высокой,
в красивом лице ее было что-то детски неопределенное, синеватые глаза смотрели вопросительно.
У
дверей в нумера,
в третьем этаже, еще подымаясь по лестнице, я заметил двух молодых людей и подумал, что они
позвонили раньше меня и ждали, когда отворят.
Присяжные
позвонили. Жандарм, стоявший с вынутой наголо саблей у
двери, вложил саблю
в ножны и посторонился. Судьи сели на места, и один за другим вышли присяжные.
Приехав
в острог, он
позвонил у входной
двери и подал дежурному надзирателю разрешение прокурора.
Не давая самому себе отчета, Привалов
позвонил и сейчас же хотел убежать, но
в этот момент
дверь скрипнула и послышался знакомый голос...
Веревкин пролез
в двери и поместился к столу. Привалов
позвонил и велел подать водки. После третьей рюмки Nicolas наконец заговорил...
Двери были заперты; он
позвонил, прошло несколько секунд
в тягостном для него ожидании.
В один прекрасный день на
двери появилась вывеска, гласившая, что Сухаревских маклаков и антикваров из переулков (были названы два переулка) просят «не трудиться
звонить».
Выйдя от Луковникова, Галактион решительно не знал, куда ему идти. Раньше он предполагал завернуть к тестю, чтобы повидать детей, но сейчас он не мог этого сделать.
В нем все точно повернулось. Наконец, ему просто было совестно. Идти на квартиру ему тоже не хотелось. Он без цели шел из улицы
в улицу, пока не остановился перед ссудною кассой Замараева. Начинало уже темнеть, и кое-где
в окнах мелькали огни. Галактион
позвонил, но ему отворили не сразу. За
дверью слышалось какое-то предупреждающее шушуканье.
Проходя близко мимо выходных
дверей на лестницу, он услышал и заметил, что за
дверьми кто-то старается изо всех сил
позвонить в колокольчик; но
в колокольчике, должно быть, что-то испортилось: он только чуть-чуть вздрагивал, а звука не было.
Час спустя он уже был
в Петербурге, а
в десятом часу
звонил к Рогожину. Он вошел с парадного входа, и ему долго не отворяли. Наконец, отворилась
дверь из квартиры старушки Рогожиной, и показалась старенькая, благообразная служанка.
Розанов
позвонил, и ему отпер
дверь лакей
в довольно грязном коричневом сюртуке, но
в жилете с гербовыми пуговицами и
в гороховых штиблетах.
Они поехали. На Мещанской они взобрались на самый верхний этаж, и
в одну
дверь генерал
позвонил. Никто не ответил. Генерал
позвонил еще раз, уже посильней; послышались, наконец, шаги.
Невдолге после описанных мною сцен Калиновичу принесли с почты объявление о страховом письме и о посылке на его имя. Всегда спокойный и ровный во всех своих поступках, он пришел на этот раз
в сильное волнение: тотчас же пошел скорыми шагами на почту и начал что есть силы
звонить в колокольчик. Почтмейстер отворил, по обыкновению,
двери сам; но, увидев молодого смотрителя, очень сухо спросил своим мрачным голосом...
Сердито и грубо
позвонил Калинович
в дверях своей квартиры. Настенька еще не спала и сама отворила ему
дверь.
Калинович по крайней мере раз пять
позвонил, наконец на лестнице послышались медленные шаги, задвижка щелкнула, и
в дверях показался высокий, худой старик, с испитым лицом,
в белом вязаном колпаке,
в круглых очках и
в длинном, сильно поношенном сером сюртуке.
Дворник
в доме Багова на вопрос: «Здесь ли живет Амальхен?» — отвечал с полуулыбкой: «Здесь, сударь! Пожалуйте:
в первом этаже,
дверь направо, без надписи». Калинович
позвонил.
Дверь ему отворила лет тридцати пяти женщина, с строгими цыганскими чертами лица.
Когда братья ушли на улицу, женщины, приказав мне ставить самовар, бросились к окнам, но почти тотчас с улицы
позвонил хозяин, молча вбежал по лестнице и, отворив
дверь в прихожую, густо сказал...
— Тэрти-файф, тэрти-файф (тридцать пятый), — сказал он ласково, и после этого, вполне уверенный, что с таким точным указанием нельзя уже сбиться, побежал по своему спешному делу, а Матвей подумал, оглянулся и, подойдя к ближайшему дому,
позвонил.
Дверь отворила незнакомая женщина с лицом
в морщинах и с черными буклями по бокам головы. Она что-то сердито спросила — и захлопнула
дверь.
Вот тут, как я поднялась за щеткой, вошли наверх Бутлер с джентльменом и опять насчет Геза: «Дома ли он?»
В сердцах я наговорила лишнее и прошу меня извинить, если не так сказала, только показала на
дверь, а сама скорее ушла, потому что, думаю, если ты меня
позвонишь, так знай же, что я не вертелась у
двери, как собака, а была по своим делам.
Следующею мыслью, которая мне пришла за этим, было возвратиться назад и отнести все это на его квартиру и отдать его Климу. Я находил, что это всего достойнее; но, к крайнему моему удивлению, сколько я ни
звонил у капитанской
двери, мне ее никто не отпер. Я отправился было
в квартиру его сестры, но здесь на двукратно повторенный мною звонок мне отпер
двери полный румяный монах и с соболезнующим взглядом
в очах проговорил...
Гордей Евстратыч отыскал квартиру главного ревизора и со страхом
позвонил у подъезда маленького каменного домика
в пять окон. На
дверях блестела медная дощечка — «Ардалион Ефремыч Завиваев».
С замиранием сердца она въехала
в свой двор и
позвонила у
двери. Ей отворила незнакомая горничная, полная, заспанная,
в теплой ватной кофте. Идя по лестнице, Юлия вспомнила, как здесь объяснялся ей
в любви Лаптев, но теперь лестница была немытая, вся
в следах. Наверху,
в холодном коридоре, ожидали больные
в шубах. И почему-то сердце у нее сильно билось, и она едва шла от волнения.
Он поздно пришёл домой и,
в раздумье стоя пред
дверью, стеснялся
позвонить.
В окнах не было огня, — значит, хозяева спали. Ему было совестно беспокоить Татьяну Власьевну: она всегда сама отпирала
дверь… Но всё же нужно войти
в дом. Лунёв тихонько дёрнул ручку звонка. Почти тотчас
дверь отворилась, и пред Ильёй встала тоненькая фигурка хозяйки, одетая
в белое.
Тотчас же слышался другой звонок, я бежал к комнате, что рядом с кабинетом, и Зинаида Федоровна, просунув
в дверь голову, спрашивала: «Кто это
звонил?» А сама смотрела мне на руки — нет ли
в них телеграммы.
В эту ночь у меня сильно болел бок, и я до самого утра не мог согреться и уснуть. Мне слышно было, как Орлов прошел из спальни к себе
в кабинет. Просидев там около часа, он
позвонил. От боли и утомления я забыл о всех порядках и приличиях
в свете и отправился
в кабинет
в одном нижнем белье и босой. Орлов
в халате и
в шапочке стоял
в дверях и ждал меня.
Недели через три после того, как я поступил к Орлову, помнится,
в воскресенье утром, кто-то
позвонил. Был одиннадцатый час, и Орлов еще спал. Я пошел отворить. Можете себе представить мое изумление: за
дверью на площадке лестницы стояла дама с вуалью.
Стоять и смотреть на нее, когда она пила кофе и потом завтракала, подавать ей
в передней шубку и надевать на ее маленькие ножки калоши, причем она опиралась на мое плечо, потом ждать, когда снизу
позвонит мне швейцар, встречать ее
в дверях, розовую, холодную, попудренную снегом, слушать отрывистые восклицания насчет мороза или извозчика, — если б вы знали, как все это было для меня важно!
Лицо у него было озабоченное, глаза невесёлые, речь отрывистая, тонкие губы всё время кривились, вздрагивали. Он
позвонил, открыл
дверь, высунул
в коридор голову и крикнул...
Через два дня после свидания с Прохоровыми, Долинский с не совсем довольным лицом медленно взбирался по этой ажурной лестнице и
позвонил у одной
двери в третьем этаже.
Дуняшка приносит салфетку;
в дверях звонят.
Елена
позвонила в колокольчик этой
двери; ей отворил лакей во фраке и даже
в белом галстуке.
— Да-с, насчет этого мы можем похвастать!.. — воскликнул Бегушев. — Я сейчас тебе портрет ее покажу, — присовокупил он и
позвонил. К нему, однако, никто не шел. Бегушев
позвонил другой раз — опять никого. Наконец он так дернул за сонетку, что звонок уже раздался на весь дом; послышались затем довольно медленные шаги, и
в дверях показался камердинер Бегушева, очень немолодой, с измятою, мрачною физиономией и с какими-то глупо подвитыми на самых только концах волосами.
Ольга(
звонит). Не дозвонишься… (
В дверь.) Подите сюда, кто там есть!
Лиза побежала
в свою комнату. Не прошло двух минут, графиня начала
звонить изо всей мочи. Три девушки вбежали
в одну
дверь, а камердинер
в другую.
Батюшка
позвонил в колокольчик; явилась молоденькая, очень прилично одетая горничная и молча остановилась
в дверях; батюшка объяснил ей что-то вполголоса, а потом прибавил громко...
Вельчанинов проснулся, очнулся
в один миг, стремглав вскочил с постели и бросился к
дверям; он был совершенно убежден, что удар
в колокольчик — не сон и что действительно кто-то
позвонил к нему сию минуту.
Дульчин. Постой, погоди! Кто-то
звонит. Войди на минуту вот сюда! (Провожает Ирину
в боковую
дверь и идет
в залу.)
После же обеда, сначала через день, а потом ежедневно, кроме вечеров, проводимых
в театре,
в шесть часов я всегда, вместе с братом, уже
звонил у
дверей Шушерина.
Через десять минут, поднявшись
в третий этаж средней руки парадной лестницы, он
позвонил у
двери, обитой зеленым сукном и украшенной медною, ярко отчищенною дощечкою.
В обыкновенные дни,
в праздники и будни,
двери на церковные колокольни бывают заперты, и туда никого не пускают, но на Пасху
в течение всей недели
двери стоят открытыми, и каждый может войти и
звонить сколько хочет — от обедни до самых вечерен.
Мы поднялись на четвертый этаж по темной и крутой лестнице, освещая дорогу спичками. Спутник мой быстро
позвонил. Нам открыл
дверь молодой смуглый мужчина с черною бородкою,
в одной жилетке.